Стыд и ярость. Что заставляет бывших учеников вспоминать о школе с содроганием и ужасом

Днем посреди улицы девочки-подростки избивают свою сверстницу – а в это время парни снимают происходящее на камеру мобильного телефона. Позднее видео публикуется в Интернете. Молодые люди пытают и насилуют двух школьников, забравшихся к ним в гараж. Парень, который ненавидит свой техникум, приносит в учебное учреждение огнестрельное оружие – больше двадцати погибших. Скрытный девятиклассник устраивает массовую резню в своей школе; учеников и учителей госпитализируют с тяжелыми ранениями.

Для многих школьные годы становятся совсем не чудесным временем. Бывшие ученики с ужасом и отвращением вспоминают давление со стороны учителей, травлю одноклассников, безразличие собственных родителей. Порой эти взрывные компоненты, смешиваясь, могут привести к катастрофе.

Портал Megatyumen.ru на анонимной основе публикует монологи людей, не понаслышке знакомых с буллингом и школьным насилием.

Владислав (имя изменено по просьбе героя публикации – прим.) давно закончил школу и считает себя успешным человеком. У него есть собственный бизнес и дети, которых он старается оградить от унижений, отчаяния и чувства полного одиночества, которые довелось испытать ему самому.

Я стараюсь не вспоминать это время

Мне 36 лет. В этом возрасте большинство людей вспоминают школу лишь в разговорах со своими детьми, сравнивая свое обучение с современным. Я стараюсь не вспоминать это время, и мои дети практически ничего не знают о том, как проходили школьные годы их отца. Как можно описать свои чувства, говоря о «золотом» времени? Мне не потребуется много слов: стыд и ярость. Даже сейчас, спустя 20 лет я не могу подобрать других определений для своих воспоминаний.

Я учился в классе «Е». Тогда это была последняя буква алфавита для первоклашек. Остальные классы собирались по принципу: «группа в садике = класс», а наш оказался собран по принципу: «на тебе, боже, что нам не гоже». Приехавшие в последний момент, не ходившие в детский сад, «проблемные» дети – никто из нас не знал остальных. Нам поставили самого мягкого, вдумчивого учителя из всех и, думаю, именно благодаря этой женщине, искренне желающей не только дать нам знания, но и воспитать из нас достойных людей, начальное обучение прошло относительно спокойно. Три первых года мы притирались друг к другу, сбивались в маленькие группы по интересам. Разумеется, возникали драки, но дело никогда не доходило до настоящей жестокости, и ни одна из разборок не оставалась без внимания нашей «классной».

И вот, наконец, нам торжественно объявили, что начальная школа закончилась, и мы вступаем в новый период жизни. Учитель начальной школы остается нашим классным руководителем и будет учить нас литературе, но теперь у нас появится много других предметов, и нам придется бегать по разным классам к разным преподавателям. Сейчас кажется, что проблемы начались практически сразу, но тогда никто не обратил на это внимания. Кто-то старался обогнать других, в ход пошли толкания и подножки, выпихивания с парты неугодных, успевших занять выгодные места. Естественно, на переменах некоторые инциденты продолжались, и в некоторых случаях дело доходило до вызова родителей в школу. Думаю, что начало моей травли было где-то там, в четвертом классе, когда все мы еще только проходили проверку на прочность. Я однозначно оказался слабым звеном.

«Папочка обижал сегодня доченьку?»

Открытая же травля началась в шестом классе с довольно безобидной, как может показаться, мелочи. Это было настолько внезапно, что ни подготовиться, ни что-то изменить у меня не было шансов. Наверно, не было. Каждый, кто побывал в такой ситуации, наверняка в последующем прокручивает в голове произошедшее десятки раз, представляя свою тактику иной, с более позитивным для себя исходом.

Это был урок физкультуры. В качестве спортивной формы нам было разрешено носить исключительно шорты. Этот «дресс-код» был достаточно строгим, но многие тогда уже, нарушая общепринятые правила, надевали не шорты, а спортивные штаны. Ребята шли на различные ухищрения: кто-то закатывал до колен штанины, а некоторые открыто бастовали, уходя с урока физкультуры. Я был послушным, как и моя мама. Сказано – никаких штанов, значит, никаких штанов. До сих пор, вспоминая свои мучения, я поражаюсь: ну, какой извращенец придумал, что на физкультуре нужно носить только шорты? Специально, чтобы некоторых подставить под удар? Дети невероятно жестоки. В школе малейший физический недостаток, малейшее отличие от других может привести к плачевным последствиям. У кого-то кривые ноги, у кого-то жир трясется... Мои ноги, к сожалению, были красивыми. Разумеется, наступил момент, когда их заметили.

«Ох, какие у тебя ножки, как у девчонки!». Я понимаю, что тогда надо было дать с размаха, но я не смог. Ни дать, ни перевести в шутку, ни скрыть смущение. «Как девчонка». Это была коронная фраза моего отца-алкаша, которой он порол меня каждый раз, когда я плакал от его побоев. Каждый раз, когда я обнимал маму, избитую им.

«Да ты и краснеешь, как девчонка». «Гляньте, пацаны, девчонка в нашей раздевалке! Чего это она тут делает?». Это был сигнал для всех. Я так и не понял, почему те, с кем у меня не было даже конфликтов, вдруг поддержали всеобщее «веселье». С меня стянули шорты и запихнули в раздевалку к девочкам. Те отреагировали «достойно»: начали выпихивать меня в коридор и визжать, как оглашенные. Учитель физкультуры не стал разбираться и потащил меня к директору. Пока разобрались, что к чему, я наслушался много приятного о своем наглом и неподобающем поведении.

Такие сцены повторялись в последующем часто. Правда, на физкультуре мои мучители больше не рисковали нападать – учитель был довольно крутой на язык. Но женский туалет у меня было время изучить вдоль и поперек. Кажется, весь класс выбрал меня жертвой и ополчился против меня. Компания «лидеров» изощрялась в изобретательности и остроумии, с каждым разом выдумывая все более унизительные и обидные способы растоптать меня. В рюкзаке у меня непонятным образом оказывались принадлежности для женской гигиены, меня ловили уже за воротами школы, чтобы продолжить издевки. Те, кто не принимал участие в травле, никогда не делали попыток заступиться за меня. Многие боялись попасть в «опалу» вместе со мной, пережить то же, что и я. Остальные просто не хотели вмешиваться в чужие разборки. В свой выходной я боялся выходить из дома, потому что бы большой риск встретить на своем пути толпу одноклассников.

Мне приходилось скрывать синяки и ссадины, потому что в противном случае нескончаемый поток грязи и оскорблений лился на меня и со стороны отца. В своей жизни он признавал только один способ решить любую возникшую проблему: пустить в ход кулаки. Он презирал меня, считал никчемным, слабаком, уродом. И в конце концов я поверил в это, поверил, что все пинки, которые я получаю – заслуженны. Я видел перед глазами мать, которая живет так уже очень давно, которая не решается поднять взгляд на человека, который избивает ее. Видел, как она плачет украдкой, чтобы не спровоцировать очередной приступ гнева. То, что происходило в школе, казалось мне закономерным продолжением ада в родных стенах. У меня не было никакого примера перед глазами, чтобы понять: то, как я живу – неправильно, ненормально. Мне не к кому было обратиться за помощью. Мать, запуганная домашним тираном, на то момент не могла даже помыслить попросить у кого-то защиты. Она старалась защитить меня, встать между мной и отцом, но эти попытки практически всегда заканчивались провалом.

Наша классная руководительница пыталась образумить моих преследователей, но даже ее авторитет не действовал на них. И однажды она сообщила о происходящем в школе моей маме. В тот день я в школу не пошел, а вместо меня пошла мама. Я знаю, что она плакала и просила прекратить все это, рассказывала, как ужасно я живу из-за отца, умоляла не добавлять мне проблем. Нетрудно догадаться, что в результате она только подлила масла в огонь.

«Папочка обижал сегодня доченьку?»; «Не плачь, девочка, папочка тебе добра желает». Я слушал это изо дня в день, и думал только об одном: неужели это никогда не надоест им?

Я больше не был покорной жертвой

Думаю, как бы парадоксально это ни звучало, но именно отец помог мне избавиться от ступора, в котором я провел все эти годы. Он смог довести меня до той критической точки отчаяния, когда я понял: хуже уже точно не будет. Большое счастье, что тогда у меня не съехала крыша, что я смог остаться где-то в пределах разумного и не натворил того, о чем жалел бы потом всю оставшуюся жизнь.

Со временем побои и унижения, которые терпела моя мать, становились все более жестокими. И в конце концов во мне что-то сломалось, будто переключился рубильник. Когда он в очередной раз поднять руку на мою мать, я бросился на него с кулаками. Я бил его так отчаянно, что даже не замечал ответных ударов.

Этот случай в корне изменил ситуацию. Я понял, что могу ответить, что я не просто бессловесное существо, которое должно молча сносить все пинки и усмешки. Мне сложно сказать, почему это не произошло раньше. Видимо, мне нужно было достигнуть какого-то предела. Но когда эта отметка была пройдена, высвободились скрытые ресурсы, которые позволили мне начать огрызаться в ответ.

После нашей потасовки с отцом я смог дать отпор и одноклассникам. Несколько раз между нами произошли серьезные драки, меня отлупили всей толпой. Я никогда не умел драться, так что просто молотил руками направо и налево, не разбираясь, кого именно бью. Из этих драк я выходил хоть и побитым, с кровоподтеками и синяками, но удовлетворенным. Потому что я больше не был покорной жертвой. Не был овцой, которая послушно тащится вслед за палачом.

Как ни странно, но после нескольких стычек от меня отстали. Может быть, это произошло потому, что все повзрослели. Но шутки в мой адрес раздавались все реже, а на школьном дворе больше не собиралась огромная толпа, жаждущая крови. Конечно, я не стал душой класса, мои враги не приходили ко мне, чтобы выразить уважение и предложить мир. От меня просто отстали. Я стал для них пустым местом. У меня так и не появилось друзей, я просто учился особняком, не разговаривая ни с кем. Только тот, кто подвергся школьной травле, может понять, какое это счастье – быть невидимкой для всех.

В дальнейшем моя мать все же решилась уйти от отца. Может быть, ее привел в чувство мой протест, и она осознала, что ничем хорошим такая жизнь не закончится. Может, она просто достигла своей «критической отметки». Я выпустился из школы, закончил училище и сходил в армию, а после организовал свой бизнес. У меня бывали и хорошие, и плохие времена. Но даже во взрослой жизни, в достаточно жесткой среде предпринимательства мне никогда не приходилось переживать таких моментов полного отчаяния и нежелания жить, как в школе.

Источник